«В России среди молодёжи в возрасте до 24 лет каждый десятый не учится, не работает и не пытается найти работу»,  — 

сообщила заместитель министра труда и соцзащиты Елена Мухтиярова. Она назвала такую молодёжь поколением ни-ни (исп. ni estudia, ni trabaja), его также обозначают аббревиатурой NEET (Not in Education, Employment or Training). Так вот таких людей, по её словам, в России больше, чем в ЕС. На сегодняшний день уровень занятости российской молодёжи составляет 23,6%, тогда как в ЕС — 30%. При этом в отдельно взятой Германии, к примеру, — 47%. К тому же ожидается, что к 2030 году доля самых продуктивных работников в России сократится ещё на 6%. По словам Мухтияровой, это объясняется спадом рождаемости в 1990-х. Но, на мой взгляд, объяснять всё только демографией недальновидно.

Вспомнился один сотрудник 23 лет, которого я взяла на новое направление. Оно могло развиться во что-то значительное, дать ему и большую зарплату, и серьёзные навыки. Но в выходные его направление умирало, хотя должно было жить непрерывно. И как-то на планёрке я мягко обратилась к нему с вопросом: «Почему вы не работаете в субботу и воскресенье?» «Извините, это мои выходные!» — ответил он так, будто я посмела посягнуть на самое его святое, чуть ли не на сакральное. Нет, формально он был прав, это его выходные. Но фактически мы работаем в новостном агентстве, наша работа непрерывна, новости не умирают в выходные, и я также работаю без выходных. Но не потому, что приношу себя на алтарь работы, а потому, что мне психологически плохо от осознания того, что дело стоит. В тот день на планёрке я просто пожала плечами, но свои выводы о сотруднике сделала. В результате дело не пошло, и он ушёл искать новое место, где ему было бы лучше.

Другой мой взрослый сотрудник после того случая стал брюзжать на молодёжь, которая чуть что бежит искать новую работу, как будто её там не ждут такие же трудности. Говорил, что сегодня 20-летние к работе не прикипают, им не стыдно менять её каждые полгода, а когда-то — для наших бабушек и дедушек — это было позором и большое количество записей в трудовой книжке говорило о том, что человек не приживается на одном месте, а значит, с ним что-то не так. Сейчас же иметь много записей в трудовой не стыдно: 20-летние считают, что это не с ними что-то не так, а с работодателем. Я, в принципе, соглашалась с тем, что если с каждой работы убегать от трудностей на новую, то никогда не закалишься и не станешь профессионалом. Но, если верить Минтруду, беготня по работам — это меньшее зло. Есть люди, которые вообще прячутся от работы по домам. И речь не об удалёнке.

Лично я не любитель удалёнки. Считаю, что человек должен приходить на работу, в живое пространство людей, общаться, чувствовать пульс коллектива, а не окапываться у себя в берлоге, где можно есть, ходить в туалет, когда хочешь, садиться за компьютер не умывшись. Дома человек теряет навык социального общения, дисциплину и как работник деградирует. Но после пандемии желающих работать удалённо стало больше.

И дистанционное обучение в школах я считаю злом. Ребёнок теряет навык социализации, он не учится простому человеческому общению, жизни в коллективе. Я видела второклашек в Белгородской области, которые год сидели на дистанте из-за обстрелов, а когда их привели в школу, они терялись, стеснялись, боялись общаться, не знали, что им делать на переменах, плакали и очень просились домой. А теперь представьте выпускника школы, который привык быть дома один с единственным инструментом социализации — соцсетями. Ему будет просто некомфортно в любом человеческом коллективе, и, если ему не помочь преодолеть эту в действительности серьёзную проблему — боязнь людей, боязнь выхода из комнаты, — мы потеряем человека в продуктивном возрасте.

Главный редактор ИА Regnum, писатель, журналист, член СПЧ Марина Ахмедова @Marinaslovo